Неточные совпадения
— Избили они его, — сказала она, погладив щеки ладонями, и, глядя на ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а
не простишь — на той же березе повешусь». — «Нет, говорю, дерево это
не погань,
не смей, Иуда, я на этом дереве муки приняла. И никому, ни тебе, ни всем людям, ни богу никогда
обиды моей
не прощу». Ох,
не прощу, нет уж! Семнадцать месяцев
держал он меня, все уговаривал, пить начал, потом — застудился зимою…
Но из слов моих все-таки выступило ясно, что я из всех моих
обид того рокового дня всего более запомнил и
держал на сердце лишь
обиду от Бьоринга и от нее: иначе я бы
не бредил об этом одном у Ламберта, а бредил бы, например, и о Зерщикове; между тем оказалось лишь первое, как узнал я впоследствии от самого Ламберта.
— Совсем нынче Марья Петровна бога забыла, — сказал мне Лукьяныч, — прежде хоть землей торговала, все
не так было зазорно, а нынче уж кабаками торговать начала. Восемь кабаков на округе под чужими именами
держит; а сколько она через это крестьянам
обиды делает — кажется, никакими слезами ей того
не замолить!
— Я
не должен прощать ничего вредного, хоть бы мне и
не вредило оно. Я —
не один на земле! Сегодня я позволю себя обидеть и, может, только посмеюсь над
обидой,
не уколет она меня, — а завтра, испытав на мне свою силу, обидчик пойдет с другого кожу снимать. И приходится на людей смотреть разно, приходится
держать сердце строго, разбирать людей: это — свои, это — чужие. Справедливо — а
не утешает!
Он со слезами вспоминал об этом девять лет спустя, — впрочем, скорее по художественности своей натуры, чем из благодарности. «Клянусь же вам и пари
держу, — говорил он мне сам (но только мне и по секрету), — что никто-то изо всей этой публики знать
не знал о мне ровнешенько ничего!» Признание замечательное: стало быть, был же в нем острый ум, если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять свое положение, несмотря на всё свое упоение; и, стало быть,
не было в нем острого ума, если он даже девять лет спустя
не мог вспомнить о том без ощущения
обиды.
Причина
обиды заключалась в том будто бы, что дядя
держал его в доме как простого работника —
не давал ему ни в чем распоряжаться.
Такую перемену в обоих я объяснял себе тем, что они обиделись на дядю. Рассеянный дядя путал их имена, до самого отъезда
не научился различать, кто из них учитель, а кто муж Татьяны Ивановны, самое Татьяну Ивановну величал то Настасьей, то Пелагеей, то Евдокией. Умиляясь и восторгаясь нами, он смеялся и
держал себя словно с малыми ребятами… Всё это, конечно, могло оскорблять молодых людей. Но дело было
не в
обиде, а, как теперь я понимаю, в более тонких чувствах.
Надя. Я
держу себя, как должна себя
держать девушка в моем положении, так велит рассудок.
Не забывайте, кто я. Сирота служанка. Кто вступился бы за меня? У кого достанет совести
не наговорить мне дерзостей, подлостей? Благородная девушка может и дружиться с мужчинами, и шутить с ними. А я, — только взгляни на мужчину, — и посыпались на меня
обиды. Пусть же лучше говорят обо мне, что я и безжизненная, и бессмысленная. Вы должны понимать это и стыдно вам смеяться за то надо мною.
Однако мысль о том, что если уж
не побить, так хоть нос откусить своей «натуральной супруге» и тем отомстить ей за все ее царапанья и
обиды, крепко засела ему в голову. Он возымел пламенное желание при первом удобном случае привести эту мысль в исполнение. Лидинька же, ничего
не подозревая о его затаенных коварных умыслах, продолжала по-прежнему
держать при себе этого «натурального мужа» на посылках и побегушках, чем-то вроде комнатной собачонки.
— Василий Иваныч, — особенно тихо, точно на исповеди, заговорил Хрящев, наклонившись к нему и
держа за повод лошадь, —
не судите так горько. Мужик обижен лесом. Поспрошайте — здесь такие богатства, а чьи? Казна, барин, купец, а у общины что? На дровенки осины нет,
не то что строевого заказника… В нем эта
обида, Василий Иваныч, засела, все равно что наследственный недуг. Она его делает равнодушным, а
не другое что. Чувство ваше понимаю. Но
не хочу лукавить перед вами. Надо и им простить.